Меня зовут Илья. Мне 20 лет. Пять лет назад я познакомился с людьми, которые называют себя антифашистами и анархистами. Тогда я начал узнавать о том, что есть группы людей, которых угнетают. Потом до меня дошло, что все кем-то угнетаются по-всякому, со всех сторон. И я понял, что не могу быть в стороне. Сейчас являюсь активистом горизонтальной инициативы Baranki PunX, которая построена на взаимопомощи. Мы проводим концерты, кинопоказы и лекции, на разные темы. Собираем деньги для приютов, а в этом году подключились к международной акции против домашнего насилия «Не виновата». Я неоднократно подвергался насилию за идеи и внешность со стороны разных людей. У меня только 6 официальных сотрясений, когда я обращался в больницу из-за того, что меня избивали. С десяток раз я не обращался. Дракой это назвать нельзя, это больше было избиение и очень часто толпой. Мне постоянно приходится слышать в свою сторону целую кучу оскорблений. На данный момент уже меньше — немного изменил внешность. Но все же до сих пор я чувствую давление со стороны общества, косые взгляды. Также за мои взгляды меня преследует милиция. Приходилось неоднократно быть задержанным. Была ситуация на одном из наших образовательных мероприятий, когда милиция устроила облаву. Очень часто инакомыслящие люди попадают под прессинг со стороны государства. Я был осужден за пост ВКонтакте. Хоть и являюсь антифашистом, меня осудили за распространение нацистской символики: у меня было несколько постов со свастикой - это были мемы, а под ними как раз мысли о том, что фашизм – это плохо. Ни милиционеров, ни судью это не смутило, конечно же. Было очень неприятно, а с другой стороны – очень смешно. Я подвергался всяческому насилию со стороны сотрудников милиции. После всего происходящего, осталось много травм. Целая куча чувств обиды, несправедливости в целом к этому миру, к себе, к людям, ко всему вокруг. Я в последнее время маме очень часто говорю: «Мама, я не об этом мечтал, когда рождался». Наверное, нужно перестать ей это говорить. Вижу как ей больно. Лет до 14 всё так красиво рисовалось, что я даже и не думал, что будет все как-то сложно. Теперь тяжело, больно, но почему-то руки не опускаются после каждого раза, когда меня бьют или психологически насилуют. Не важно кто: фашисты, милиция, прохожие. Становится сначала обидно и злостно, но потом смешно. Хочется им сказать: «А что после этого будет? Думаете я постригусь или откажусь от своих идей и взглядов?» Я все больше убеждаюсь, что нужно стоять на своем. Я понял, что какой бы период жизни я не проживу, мне хочется стать за это время как можно более добрым и лучшей версией себя, развиваться всегда и меньше делать больно другим людям. В общем, хочу сказать, что взаимопомощь, взаимоподдержка и солидарность - наше всё. Без этого никак дальше нельзя. Прогресса не будет. Технологии будут расти, а общество будет деградировать.

Виктор Грем. На данный момент я пишу для "MAKEOUT", а с 2011 по 2015 год был в инициативе «ГейБеларусь». Около двух лет был в "DOTYK", а потом с 2016 год присоединился к «Живой Библиотеке». Сейчас у меня есть свои идеи проектов, которые хочу делать и развивать.
Опыт дискриминации — это сложно, так как часто какой-то опыт не кажется дискриминационным из-за постоянного нахождения в среде, где дискриминация есть по умолчанию. Периодические гомофобные высказывания высшего руководства страны и руководителей разных религиозных конфессий Беларуси только обостряют ситуацию. Я понимаю, что не могу быть полностью открытым, так как рискую потерять работу. Закон не защищает меня. Поэтому есть постоянный страх за свою жизнь.
В моей жизни есть история, связанная с армией. Я понимал, что армия — это место с сильной концентрацией токсичной маскулинности. Понимал, что там небезопасно. Поэтому я со своим парнем (на тот момент) решил, что на комиссии в военкомате скажу, что я гей. Вылилось это в то, что по устаревшему пособию психиатр написал мне психиатрический код, хотя по идее это не основание не брать в армию. Из-за этого же меня отправили в «Новинки» на комиссию, где написали, что я психически здоров и что не «гей». Однако при смене работы мне нужна была бумага, что я не состою на учёте. Оказалось, что состою, хотя не наблюдаюсь и вообще для этого нет оснований. Странно. Мне не смогли дать конкретного ответа, почему так произошло, но это означало, что я не могу трудоустроиться.
Сейчас в моём окружении нет дискриминирующих людей. В школе на гомофобные высказывания местами даже подыгрывал. По факту, это можно считать дискриминацией.
Желаю всем избавиться в своём окружении от токсичных людей, настолько, насколько это возможно, принимать и любить себя независимо от общественного мнения, которое едва ли кардинально изменится в ближайшее время.

Привет, меня зовут Юля и я зависима. Я в ремиссии уже 4 года, но в моей жизни было больше 15-ти лет употребления наркотиков.

Вот я была обычным, нормальным, социализированным человеком, а в один момент вжух — стою тут как бездомная. Мне было сложно признаться. Всё это осуждение: «Юля, посмотри на себя, во что ты превратилась». Да я как бы вижу. Мне не нужно, чтобы меня осуждали. Мне нужно, чтобы меня приняли и поддержали.

Вот это важно. Просто немного поддержки и веры в меня.

Когда умирал мой бывший парень, врачи говорили мне прямо в глаза: «Зачем его спасать, он же наркоман, завтра сдохнет под забором». А если человек ВИЧ-положительный, то вообще могут отказать в помощи. Часто хотелось вернуться к обычной жизни, пойти на работу, но если у тебя 107 статья, то можно поставить крест на твоём трудоустройстве. Пока ты не снимешься с учёта, сложно куда-либо устроиться — пойди докажи начальникам, что ты уже не употребляешь. И нет гарантии, что завтра опять не начнёшь. Поэтому к наркозависимым относятся с опаской.

Очень важно, когда тебя не осуждают. Наше общество не знает, что употребление наркотиков — это не прихоть. Зависимость — это болезнь, и не каждый может с ней справиться. Нужна помощь специалистов и мотивация внутри человека.

Не молчите, боритесь и не ждите. Будьте уверенными, нужно уметь не бояться.

Меня зовут Эльвира, я занимаюсь собственным проектом «Я приеду» по социализации молодых людей с инвалидностью. Уж стоит ли рассказывать о том, насколько часто сталкиваются с дискриминацией люди с инвалидностью! Они не интегрированы полноценно в общество. Так что инклюзивная дискриминация очевидна!

Да и каждый из нас, уверена, часто испытывал нечто подобное. Например, сперва, когда ты заканчиваешь вуз, работодатель не горит желанием взять тебя на работу, потому что ты молодой специалист. Позже, на собеседованиях, у тебя постоянно спрашивают о твоем семейном статусе, есть дети или нет. Я с такими вопросами сталкивалась постоянно и не знала, что расспросы подобного рода являются нарушением моих прав.

Забавный факт: зарубежные программы, которые у нас в стране занимаются правозащитными и гендерными задачами, на собеседованиях при приеме на работу задают те же дискриминационные вопросы, например, есть ли с кем оставить детей, уезжая в командировки. Поскольку как специалист я сформировалась в такой ситуации, когда мне задавали подобные вопросы, при найме сотрудников я автоматически задавала им такие же дискриминирующие вопросы. Согласитесь, вопросы о наличии детей и семьи чаще всего задаются женщинам, мужчинам они адресуются не так часто. Это считается не мужским вопросом, потому что больничные и забота о детях всегда на женщине. Подобная ситуация не идет во благо специалистам женского пола, работодатель изначально начинает подозревать в женщине худшего сотрудника только из-за наличия детей.

Самое главное — уметь распознавать дискриминацию и знать как на неё реагировать.

Алана. С дискриминацией я встречалась в основном в подростковом возрасте, в школе. В принципе, это пошло ещё с семьи. Такой бытовой расизм. Кажется, что если мультикультурная семья, то невозможно, чтобы в семье была некая дискриминация. Но мне кажется, что со стороны матери родственники верят, что Беларусь - расистская страна, что у нас унижают людей, которые по расовым, религиозным или иным пунктам «не такие». Также родители предупреждали, что вот ты не такая, как все, не играть вот с этими людьми, не ходи вот туда, тебя будут всегда пытаться обмануть, где-то воспользоваться тобой.
В школе были проблемы: я ругалась с одноклассниками. Они не понимали, «что я такое», потому что есть все, которые выглядят как-то обычно, и есть я. Плюс, я по-своему пыталась избавиться от комплексов, которые я взрастила в себе и которые мне насадили другие - решила отлично учиться, чем также в результате не нравилась одноклассникам. Они думали что «вот она темнокожая, а ещё и ботаник», пытается выпендриться. Были моменты, когда камнями в отца бросали и в меня, дети что-то кричали. Были моменты, когда люди просто не хотели как-то общаться, потому что ты из «ненормальной семьи». Были дети, которые рисовали свастику в тетрадях, грязь в волосы забрасывали, потому что сложно их с кудрявых волос достать. Кричали вслед «негритянка», «гуталин» и т.д.

Но всё изменилось, когда я пошла в университет. Постепенно всё стало хорошо, потому что медицинский университет максимально мультикультурный и там нет сложностей с тем, что ты выглядишь не так, как все. Хорошая компания, адекватные отношения поспособствовали тому, что я сама работала над собой да и сама среда позитивно повлияла. Даже когда я встречаюсь сейчас с какими-то моментами дискриминации, например, кто-то на улице кричит оскорбления, я уже не так это воспринимаю, так как понимаю, что эти люди необразованные, что есть ещё какой-то совок в голове и с этим надо работать, а не сердиться на людей и пытаться унизить их в ответ.

Я Паша, у меня расстройство шизофренического спектра, код диагноза в карточке периодически уточняется, тем не менее относится он именно к шизофреническому спектру. По симптомам это шизофрения, но я встречаю активное противодействие со стороны врачей в вопросе «а почему в медкарточке стоит другой код диагноза?», хотя они обычно соглашаются, что «да, у вас де-факто шизофрения, но ставить мы вам ее не будем». Беларусская психиатрия достаточно конвейерная и находится не в самом хорошем состоянии, и приходится ковыряться в психиатрии и самому, чтобы хоть как-то себя вытягивать. В первый раз, когда я в 18 лет обратился к врачам, мне поставили шизотипическое расстройство — его можно было поставить ещё в детстве. Оно сильно пересекается с синдромом Аспергера (это такая разновидность аутизма). По складу мышления, по поведению я довольно близок к аутистам. И, в общем-то, то, что люди с аутизмом говорят про себя, про нейроразнообразие и т.д. часто можно переносить и на людей с расстройствами шизофренического спектра. Когда я был совсем ребенком, мне было абсолютно непонятно как люди друг с другом взаимодействуют. Как устроено общение, как устроен small talk или болтовня, как нужно шутить, что такое юмор, как устроены негласные соглашения в общении людей. Я читал руководства по адаптации к социуму для людей с аутизмом и синдромом Аспергера и мне очень многие вещи оттуда серьёзно помогли. А сейчас, спустя много лет, я вижу, что там расписаны совершенно банальные, простые, очевидные вещи. Например, там объясняется, как понять, что люди говорят с иронией или сарказмом, как реагировать на подколы, когда обижаться на них, когда нет. В школе я был полнейшим изгоем. У нас была жесткая иерархия, травля, направленная на людей, которые «не вписываются». Я был на большой дистанции от людей и не учился даже базовым видам взаимодействия, а уходил в воображаемые абстрактные мирки. Преподаватели не были обучены и/или не были заинтересованы в том, чтобы эту иерархию как-то ломать, да часто и сами участвовали в происходящем. Один из положительных моментов того, что сейчас довольно сильно продвигают тему детского аутизма, инклюзивного образования (например, школ, где аутисты и не-аутисты учатся вместе), нейроразнообразия и вообще diversity в том, что описанная выше иерархичность немного ломается и перестраивается, и травли необычных людей в школах или на рабочих местах становится несколько меньше. Когда среда стала менее агрессивной, появилось больше желания и возможностей учиться социальным взаимодействиям. Приходилось компенсировать недостаток интуиции аналитическими схемами, учиться строить в голове какие-то упрощённые модели человеческой психологии, пытаться просчитывать, как в принципе устроена чья-то психика. Приходилось обучаться этому чуть ли не по учебнику. Я видел и вижу большую несправедливость того, как устроено наше общество и не хочу вписываться в него теперь. В то же время я хотел понять хотя бы азы того, как устроено общение между людьми, почему я должен вести себя так, а не иначе. Нормальной болтовне я так толком и не научился. Во время разговоров я обычно гружу людей абстрактными рассуждениями, схемами. Общий язык нахожу в основном с людьми, у которых интересы направлены в сторону чего-то научного, технического, в сторону искусства. Мне этого хватает. Описанное, наверное, формально не совсем дискриминация, но по факту это она. Вопрос тут даже не в том, что мне может как-то помешать наличие у меня психического расстройства в медицинской карточке и не в правовых вопросах, с этим связанным (это, безусловно, есть, но не это первично), а со склонностью людей с такими расстройствами или особенностями психики автоматически становиться изгоями, белыми воронами просто на уровне интуиции других людей, даже если о наличии у них того или иного диагноза другие люди не знают.

Меня зовут Егор Тубелевич, сейчас я работаю в интернет-магазине, занимаюсь контекстной рекламой. Также моё хобби — блог в инстаграме (@bawola.glowa). Это самый большой в Беларуси белорусскоязычный личный блог — 20,6к. Блогом я хочу показать, что можно быть человеком, которого интересно читать, за которым интересно следить не только разговаривая на русском, потому что многие боятся этим заниматься, так как, разумеется, делается меньше аудитория, меньше интереса идёт от людей к тебе. Теперь решил, что на работе буду говорить на русском для упрощения коммуникации с коллегами. Когда я устраивался на нынешнюю работу у меня было точно написано в интервью, что основной мой язык общения — беларуский. И мне никто не сказал «давай, всё, говори на русском», не было такого. Если бы так сказали — принципиально не пошёл бы, даже если бы меня всё устраивало. Ну вот ситуация с Adidas, из-за которой я здесь оказался. Мне ответили, что мы вас не будем брать, потому что вы разговариваете по-белорусски. «То есть, вы отказываете мне в трудоустройстве, потому что я говорю по-белорусски?» На что мне ответили, что «да, у нас так принято, мы принимаем только русскоязычных людей».
Были другие случаи, даже если ты по телефону говоришь, спрашивают: «А вы всегда по-белорусски разговариваете?» и когда я отвечаю: «Да», говорят: «Ну мы вам позвоним» и уходят от такой ситуации. Я вообще к этому отношусь так, что не надо реагировать на это так жёстко. Хотя были ситуации, когда мне хотелось показать людям, что если они так со мной разговаривают, почему я не могу себе позволить разговаривать тоже как-то не по-человечески с ними. Вот, например, была ситуация, когда я приехал в психдиспансер пройти доктора и в кассе оплачивал услугу. Я говорю: «Здравствуйте, можно оплатить картой?»/«Дзень добры, можна аплаціць картай?» На что мне отвечают: «Молодой человек, если вы разговариваете по-беларуски, разговаривайте, пожалуйста, правильно: вы сказали картой, а правильно карточкой» (карткай). Я говорю: «Я знаю, но сказал так, чтобы вы меня поняли», на что мне: «Не надо, если вы хотите говорить по-беларуски, разговаривайте, пожалуйста, правильно». Почему меня учат как говорить по-беларуски, те кто этого не делают?
Я никогда не требую от людей, когда говорю по-беларуски, чтобы со мной разговаривали по-беларуски. У меня нет таких принципов. Я не хочу показать, что беларуский язык можно ненавидеть из-за того, что кто-то плохо реагирует на него. Есть ли в Беларуси дискриминация по языковому признаку? Если у нас 20 или 30 процентов всего, что у нас есть — вывески на улицах и прочее — только на русском языке, то это уже можно фактически определять как дискриминацию. Но есть ли она такова, что кого-то унижают, потому что он говорит по-беларуски? Я считаю, что нет. Есть политические какие-то ситуации, но их единицы, нет такого широкого круга.
Нужно делать больше для расширения употребления языка. Я всегда за то, что если ты хочешь что-то делать, не важно где, это можно делать по-беларуски и как бы это смешно не звучало — это модно.